Все главные битвы между белыми и красными закончились до того, как деревня сообразила, что большевики — в перспективе — сулят ей не просто колхозное ярмо и нарымские болота, а полный конец.
Иван Ильин считал, что русская революция, начавшаяся с безумного солдатского бунта в Петрограде в феврале 1917 года, продолжалась 17 лет. Черту под революцией подвел «съезд победителей» и зимой 1934 года на XVII съезде ВКП(б) сталинцы праздновали победу над собственным народом в результате жестокой коллективизации. При этом Голодомор 1933 года до того момента вообще не имел аналогов в истории, так как ни одно правительство не использовало голод в результате инструмента политического террора против собственного населения.
В итоге Ильин пришел к следующему заключению:
«Русский человек, начавший революцию в качестве инстинктивно-индивидуализированного бунтовщика, заканчивает ее в качестве инстинктивно и духовно-коллективизированного раба. Большевизм был только соблазном; настоящим замыслом был коммунизм. Надо было взбунтовать русского гражданина, чтобы превратить его в крепостного крестьянина».
Во время Октябрьского переворота Ленин обещал крестьянам в солдатских шинелях два большевистских блага — немедленный мир и возможность безнаказанно ограбить помещика. Право на бесчестье.
Демагогия звучала сладко: война с австро-германцами надоела до смерти, а разграбить помещика, включая доброго барина, хотелось веками. Причем не просто забрать землю «черным переделом», а именно разграбить, с топором добравшись до фарфора, одеял, подушек и нижнего белья, а в отдельных случаях — и до самих владелиц последнего: помещичьи «девки» и «бабы» казались многим буйным богоносцам до невозможности красивыми и желанными.
Что же касается помещичьей земли — выглядела она бескрайней и бесконечной: возьмем, поделим и заживем. Очень важно, что поживиться дармовым помещичьим добром хотели все односельчане — и справные мужики, и забулдыги.
На обещаниях «мира» и «земли» ленинцы въехали во власть.
И удержались — на свое и чужое удивление.
[Spoiler (click to open)]Заметим, что натравливая крестьян на помещиков, Ленин преследовал долгосрочную цель и учитывал опыт французской революции XVIII века: в Вандее дворяне становились командирами контрреволюционных крестьянских отрядов. Перспектива слияния дворянско-помещичьей, буржуазной — одним словом, «офицерской» — контрреволюции и контрреволюции «кулацкой» — пугала большевиков вплоть до начала 1930-х годов. Поэтому в русской сельской провинции следовало уничтожить помещиков крестьянскими руками до того неизбежного момента, когда справные мужики поймут что к чему и возьмутся за антибольшевистские вилы. Санкционировав всероссийский «черный передел», достигнуть заманчивой цели было проще всего.
В эмиграции профессор Ильин сокрушался: «Революционные партии позвали крестьянство к “черному переделу”, осуществление которого было сущим безумием, ибо только “тело земли” переходило к захватчикам, а ”право на землю” становилось спорным, шатким, непрочным».
Однако Романовы за три предыдущих века не наделили русских землепашцев правом земельной собственности и не научили его ценить, спохватившись о том лишь за одиннадцать лет до революции. Романовы строили Империю и дворцы, им было не до мужиков, игравших роль расходного материала. И Церковь не научила свою паству, что брать чужое — грех. Церкви тоже было не до мужиков — она покорно обслуживала власть и игнорировала всякие сословные мерзости вместо евангельской проповеди и созидания приходской жизни. Что при всем при том народного согласия на большевистский грех никак не оправдывает.
Итак, ленинцы купили крестьянскую массу за пряник. Но молочные реки в кисельных берегах не потекли — и все ульяновские обещания оказались ложью. Вместо войны с австро-германцами, которой оставался год, мужики получили разорительную гражданскую войну, затянувшуюся четыре. Помещичьей земли казалось много, а на деле вышло весьма скромно.
Хлебопашцы очень бы удивились, если бы узнали, что по переписи 1916 года частновладельческие дворянские посевы составляли лишь 10,7 % всей посевной площади в европейской России. К 1917 году большая часть помещичьих земель была заложена в банках без шансов на выкуп: земельное дворянство стремительно сходило со сцены и превращалось в историческое воспоминание. Эпоха вишневых садов заканчивалась.
После «черного передела» в среднем в 36 губерниях европейской России крестьяне увеличили свои земельные наделы на пятую часть. Однако, как свидетельствует даже советская статистика, для многих домохозяев их наделы, составлявшие 5–6 гектар, увеличились лишь на 0,3–0,5 га. В течение десяти лет большая часть остававшейся помещичьей земли естественным образом, через куплю-продажу и так перешла бы в руки хлеборобов.
Так стоила ли игра свеч?.. Не созидается общественное благо на частном разорении. Ну да ладно.
Сто тыщ помещиков с детьми и родственниками исчезли, их имущество богоносцы поделили по-честному, а счастье отчего-то не наступило. Большевики ликвидировали свободный рынок и торговлю, сделали деньги ничтожными, ввели продразверстку — и работать на земле стало без расчету: все равно продотряд все отберет. О счастливых временах напоминали царские золотые пятерки да десятки, а кое-кто хранил и довоенные ассигнации.
Нормальный рынок заменил убогий товарообмен: мешочники меняли гвозди да всякое городское барахло на хлеб, колбасу и сало.Валютой «военного коммунизма» стала еда. Вроде неплохо. Но жить так было крайне неудобно и беспокойно. Доставали и безобразничавшие коммунисты с их комбедами. Порой от расстройства и обид хватались мужики за вилы-обрезы, случались и местные крестьянские войны, но в целом деревня ждала, когда город образумится. Все волнения выглядели зыбью на поверхности молчаливого крестьянского океана. Тем более что крестьянским повстанцам доставалось: ни оружия толком, ни огнеприпасов у них не было. Земелька есть и ладно. Дотерпим и переживем.
В борьбе с Белыми армиями большевистская пропаганда лихо пугала мужиков: и помещик едет в обозе за Деникиным с Колчаком, и казачки с нагайками, и расплачиваться за «черный передел» с погромами и душегубством придется — становилось страшновато. Да и земельку, что советская власть «дала», кровососы-эксплуататоры непременно отберут. Белогвардейская пропаганда мычала что-то невнятное про свободный труд, да третий сноп, но в целом все непонятное. Так деревня в решающие год-два и не знала, куда ей податься.
А крестьянская земелька к тому времени уже стала фикцией.
Это сто миллионов мужиков думали, что земелька — ихняя.
На самом деле еще в феврале 1919 года — и двух лет не прошло с ульяновского «декрета о земле» — коммунисты специальным постановлением объявили всю землю в пределах РСФСР «единым государственным фондом», независимо от того, в чьем пользовании она состояла. А государственным фондом — стало быть, и партийным, так как к тому времени единственно-государственной партией в РСФСР осталась Российская Коммунистическая. Все прочие потравили дустом или загнали в подполье.
Мужики про то убийственное постановление не узнали, а если кто и узнал, то ничего в нем не понял. Между тем большевистская власть явно хлеборобам указала: вы пока на земельке работайте и борцам за мировую революцию хлеб по разверстке сдавайте; но мы-то помним, что земелька эта уже не ваша, а наша, а вам она дадена временно: попользоваться. А там посмотрим.
Собственно, коренная причина поражения Белых армий объясняется просто: «кулацкая» контрреволюция с «офицерской» не сомкнулась. Все главные битвы между белыми и красными закончились до того, как деревня сообразила, что большевики — в перспективе — сулят ей не просто колхозное ярмо и нарымские болота, а полный конец. Ликвидацию крестьянства как класса — в несколько десятилетий. Кто от раскулачки укроется, тот в военной печи сгорит, благо запасли коммунисты тех печей для русского народа на поколения вперед. Кто уцелеет, тот сопьется и сгинет от колхозной безнадеги, оставив после себя отравленное потомство.
…И когда в 1921 году выбила деревня из коммунистов кровью Тамбовского да Ишимского восстаний свободную торговлю и продналог — под общим названием НЭП — это была временная передышка. Уловка со стороны коммунистов: мы вам НЭП, а вы нам — власть. А крестьянская земля все равно осталась «единым государственным фондом».
Суть и смысл всех игрищ большевиков с деревней невозможно понять без чеканной сталинской формулы 1928 года: «Ленинизм — не библия, а диалектика. Постоянной величиной в нашей политике является собственно наша стратегия — борьба за коммунизм. Тактику мы меняли и будем менять, даже радикально, когда это диктуется интересами стратегии».
(Окончание следует.)
отсюда
Journal information