О, ГДЕ ЖЕ ВЫ, СВЯТЫЕ ОСТРОВА...

Пространство диалога Церкви и светской культуры нуждается в терпеливом и кропотливом созидании. Одно дело семинар, дискуссия, которая делает этот диалог возможным в течение одного вечера, другое дело - десятилетние усилия, когда этот диалог становится опытом жизни целого прихода, целой общины. Мне посчастливилось быть свидетельницей не только первого, но и второго, хотя о втором я сегодня вынуждена писать, увы, уже в прошедшем времени.

Чуть менее 20 лет тому назад я впервые переступила порог Сретенского храма села Заостровье близ Архангельска. Мой путь в вере шёл от князя Мышкина, от Достоевского, от всей русской культуры, в которой я чувствовала свободу, глубину, свет, без обретения источника коих жизнь становилась всё бессмысленней. В церковных стенах меня, как водится, встречали «недобрые бабушки», требовавшие надеть платок, и «добрые батюшки», которые или молчали, или говорили на совершенно диком языке (однажды в проповеди я, например, услышала: «Есть время собирать комки, есть время разбрасывать комки...»). Как манну небесную я восприняла весть о том, что недалеко от Архангельска (города, в котором я в то время жила) служит молодой священник, недавно учившийся в том же вузе, что и я, да еще и на историческом факультете. Так я оказалась в приходе, настоятелем которого был отец Иоанн Привалов.

Это было задолго до того, как в Заостровье и Архангельск по приглашению отца Иоанна стали ездить выдающиеся деятели современной культуры: Ольга Седакова, Сергей Юрский, Никита Струве. Но уже тогда, в середине 1990­х, на заостровском приходе велись катехизические беседы. Я решилась их посещать, поставив внутреннее условие: буду ходить до тех пор, пока отец Иоанн не «ляпнет» что-­нибудь такое антикультурное, что освободит меня от необходимости дальше на этих встречах бывать. Отец Иоанн, однако, ничего такого не говорил, зато в сознание моё стали проникать слова: «Марфа, Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно...» И в свете этого «единого на потребу» новым цветом и светом заиграли знакомые с детства тексты и образы мировой культуры. Отец Иоанн произносил удивительные проповеди, в которых совершенно органично звучали строки Блока, Пастернака, Мандельштама, и в какой­-то момент я поняла, что сердце моё не просто радуется знакомым строчкам, а загорается любовью ко Христу. Но, может быть, самое сильное «культурное преображение» я пережила, когда поближе познакомилась с заостровскими бабушками, в советские годы сохранившими храм от разорения.

Мы стали вместе петь на клиросе, и нам, молодёжи, старательно разучивавшей по нотам свои хоровые партии, страшно не нравились «джазовые импровизации» дорогих бабушек. Что уж говорить о том культурном шоке, который я пережила, впервые услышав в их исполнении духовный стих «Самарянка», - я чуть не сбежала с прихода (думаю, наши бабушки пережили нечто подобное, когда впервые услышали стихи Ольги Седаковой). И всё же в том пространстве общения, которое творил вокруг себя отец Иоанн, любовь и доверие преодолели все культурные преграды: я приняла культуру наших дорогих бабушек, они - приняли мою. Я поняла и заново пережила культуру как общий дом, в котором хорошо жить разным людям, как драгоценный сад, который только вместе получается возделывать и хранить. Главное, чтобы в этом доме собиралось всё подлинное, рождённое живой жизнью, а не мёртвой идеей.

В XIX веке архим. Фёдор (Бухарев) размышлял о том, что христианину «должно стоять за все стороны человечества как за собственность Христову», что у христиан есть призвание восстанавливать «принадлежность Христу» «всей области наук, искусств, жизни общей и частной». Это задача нелёгкая, непростая. Это задача добровольного сошествия во ад и отвоёвывания у безбожного мрака всего того, что может быть причастно Божественному свету. Это двуединая задача созидания подлинной творческой культуры и восстановления человеческой личности. Я видела, как в людях, входивших в общину Сретенского храма, что­-то постепенно оттаивало, раскрывалось, как уходил страх перед пространством смыслов, исчезали из речи газетные штампы, а из сознания советские схемы. Всё это становилось не поводом для превосходства, но оборачивалось глубоким смирением перед Богом, перед красотой церковной традиции, не творчеством форм, а творчеством самой жизни...

О, где же вы, святые острова,

Где не едят надломленного хлеба,

Где только мёд, вино и молоко,

Скрипучий труд не омрачает неба

И колесо вращается легко?

Осип Мандельштам, 1919 г.

Ведущая рубрики Юлия Балакшина