По ком звучит «Реквием»? (окончание)

В декабре 1936 года на стол всесильного «вождя народов» лег один из многих доносов, бывших в те времена обычным делом.

У страха, как известно, глаза велики. «Сотня эскизов» Корина на самом деле состояла всего из 37 полотен. Но они действительно «весили» больше тех произведений его коллег, в которых прославлялись новые герои страны, отказавшиеся от прошлого и бодро смотревшие в будущее.
   

Первой и самой значительной фигурой, запечатленной художником, как уже упоминалось, стал бывший епископ Дмитровский, на момент написания портрета – архиепископ на покое с правом служения, Трифон (в миру – Борис Петрович Туркестанов). Он – один из упомянутых доносчиком «облом ков» аристократических фамилий: по отцу – представитель грузинского княжеского рода Туркестанишвили, жившего в России со времен Петра I, по матери – Нарышкиных. Молодой человек, перед которым открывалась блестящая светская карьера, оставляет учебу в Московском университете и становится монахом, а затем и архиереем, что было предсказано ему еще в раннем детстве знаменитым оптинским старцем Амвросием.

Однако на портрете архиепископ Трифон (ошибочно названный Кориным митрополитом – этот сан он получил позже, в 1931 году) не похож ни на изысканного аристократа, ни на величественного «князя церкви», ни на смиренного и тихого старца. По выражению знатока художественного наследия Павла Корина, более 35 лет проработавшего в его музее-квартире, Вадима Валентиновича Нарциссова, владыка Трифон здесь – «факел». Он изображен в глубоком, напряженном молитвенном состоянии. Формальное сходство в позе и внешнем облике с уже известным нам этюдом старика Гервасия, написанным раньше (в эскизе старик тоже есть – справа от центра, у колонны), лишь подчеркивает огромную разницу во внутренней динамике образа. Старик размышляет, архиерей предстоит. Более того, мы видим молитву «с дерзновением» – настойчивую, сильную, неотступную. Таким, наверное, можно представить себе пророка Моисея, который, выводя народ Божий из египетского рабства, «словно видя Невидимого, был тверд» (Евр 11:27). Лицо архиепископа (хочется написать – «лик») суровое, с резкими, как будто вырубленными из камня, чертами исполнено грозной силы, и в то же время озарено внутренним светом. Впечатление полной отрешенности от происходящего вокруг, устремленность к «горнему» миру в его лице усиливается из-за широко открытых глаз, особенно левого. Но этот наиболее выразительный глаз на самом деле… незрячий, более того – искусственный, вставной. Православная Москва того времени хорошо знала, что владыка Трифон наполовину ослеп не случайно и не от старости. Он – герой русско-германской войны, на которую, будучи архиереем, поехал в должности обычного полкового священника. Там за проявленную храбрость при совершении богослужений на линии огня, а также за беседы в окопах с воинами во время боя он был награжден панагией на Георгиевской ленте и орденом Святого Александра Невского. Лишь контузия и потеря глаза вынудили его вернуться.

Но вот что поражает: грозный вид владыки на портрете мало вяжется, например, с написанным им знаменитым акафистом (молитвенным пением, исполняемым стоя) «Слава Богу за все». Акафист удивительно лиричен, красота природы и искусства увидена в нем как почти райская, он содержит очень личные интонации. Кроме того, он написан по-русски, а не по-церковнославянски, и совсем без стилизации. Вот отрывки из него:

После этих вдохновенных свободных строк уже не кажется странным, что портрет владыки Трифона сильно отличается от его фотографии. На ней он не «факел», а мудрый пастырь, и при этом – настоящий интеллектуал (он знал пять языков). Не случайно среди его духовных детей была, например, актриса Мария Ермолова, на отпевании которой он не побоялся сказать, что решение стать монахом у него сложилось во многом под влиянием блестяще сыгранной ею роли Жанны д’Арк. А еще артисты Иван Москвин и Михаил Тарханов, певица Антонина Нежданова, художник Михаил Нестеров, учитель и старший друг Павла Корина.

Именно Нестеров и мог попросить архиепископа Трифона о позировании тогда еще никому не известному художнику. Но тот согласился всего на четыре сеанса! Причем, по словам вдовы художника Прасковьи Тихоновны, переданным В. Нарциссовым, результат первых трех был Павлом Дмитриевичем признан непригодным и уничтожен. Это значит, что непосредственно с натуры Корин писал этюд лишь в течение последнего сеанса. Вот почему владыка здесь не слишком похож на себя внешне. Художник в какой-то степени «додумал» натуру: обобщил ее, вывел за временные рамки, а главное – духовно героизировал. Кто-то может сказать – слишком сильно, в лоб… Но именно такой подход сыграл решающую роль в согласии на портретирование других представителей церковной среды. Некоторых благословил на это сам архиепископ Трифон. А другие, услышав от художника, что владыка ему позировал, приходили взглянуть на результат и, удовлетворенные, соглашались на непривычное и странное для них дело. Сыграли положительную роль и огненно-красные пасхальные облачения – явный противовес всему «красному» на улицах. Довольно смешно рядом с этим образом звучат идеологические перлы: «Величие и красота одеяния только подчеркивают и обостряют внутреннюю смятенность Трифона и безнадежность борьбы, которую он олицетворяет в своем фанатическом порыве»…

Вернемся теперь к эскизу, чтобы увидеть этого архиерея среди обступивших его людей, то есть в контексте всего замысла картины. Вот как характеризует это В. Нарциссов: «Хрупкое тело владыки преисполнено духовной силы. Сам горя, он зажигает каждую фигуру в этой огромной людской стене… воспламеняемая фигуркой митрополита-факела, каждая из человеческих фигур превращается в своеобразную свечу». Не обо всех, но хотя бы о некоторых из этих живых свечей мы и поговорим ниже.
Читать далее